Кем был первый советский Дед Мороз.
История актёра и конферансье Михаила Гаркави
Колонный зал Дома Союзов, 31 декабря 1936 года Это было невероятно: ёлка упиралась в самый потолок! А ведь потолок там был метров 15, не меньше! Дети застыли в восхищении, забыв, что они пришли без родителей, а значит можно носиться по залу и бесчинствовать. Но ёлка была только началом волшебства.
В зал вплыла огромная фигура: старик с длинной белой бородой и весёлыми глазами. В руках у него были посох и мешок с подарками. Дед Мороз!
Персонаж, запрещённый на протяжении последних 20 лет, а потому совершенно детям незнакомый. Но вскоре дети окружили этого огромного весельчака, сыпавшего шутками и раздававшего подарки.
Вдруг Дед Мороз указал на ёлку и крикнул: «Ёлочка, зажгись!» Дерево засияло тысячами искр, окончательно убедив попавших в Колонный зал счастливчиков, что Новый год – лучший праздник на свете !
Михаил Гаркави родился 26 марта 1897 года в Бобруйске. Пожар начался поздним утром 19 апреля 1902 года. Искры из топки паровоза ветром занесло на крышу сарая близ станции Березина. Крыша сгорела за считанные минуты, а уже через пять часов в огне была большая часть города. Пожар почти полностью разрушил старый Бобруйск. Без крова, работы и средств к существованию остались тысячи людей. Была среди них и семья провизора Наума Борисовича Гаркави. Его жена, зубной врач Любовь Львовна, лишилась своего кабинета. Решено было уехать в Москву — попытать удачу там.
Удача не подвела: в Москве Наум Борисович нашел место финансового работника, а Любовь Львовна восстановила практику. Пятилетний сын Миша с энтузиазмом воспринял переезд в большой и нарядный город, где развлечений было куда больше, чем в Бобруйске. Ему нравилось смотреть на людей, общаться с ними, заводить новые знакомства. Гаркави-младший был классическим экстравертом.
Когда в 1915 году Миша закончил гимназию, он подал документы и на удивление легко поступил сразу в два учебных заведения совсем разной направленности: в Музыкально-драматическое училище Московского филармонического общества и на медицинский факультет Московского университета. Родители не сомневались ни секунды: театр это, разумеется, захватывающе, но лучше обзавестись «настоящей профессией».
Спустя почти полвека учившийся с Гаркави врач профессор Ефим Брусиловский вспоминал: «Я должен был вести своё первое студенческое собрание. Ко мне подошел 18-летний юноша. Он был тогда хорошего здоровья и сложён перспективно... У него была сияющая улыбка и на щеках играл румянец. И копна каштановых волос на голове. „Я хочу участвовать в вашей общественной жизни“. Эту фразу можно считать кредо Миши Гаркави — куда бы он ни попадал, в каком бы коллективе ни оказывался, ему необходимо было тут же стать его важной частью».
На медицинском такому рвению нашлось своеобразное применение: Гаркави назначили директором Костного музея. Он раздавал студентам кости перед началом занятий, а если кто-то неуклюже ронял материал на пол, по помещению разносился его грозный рык: «Осторожно! Поломаете челюсть или зубы, заплатите 50 копеек!»
Между театром и конферансом
Если родители рассчитывали, что их любимый сын позабыл о своих театральных планах, их ждало разочарование. Параллельно учёбе на медицинском, Михаил Гаркави в 1916 году поступил в труппу Московского художественного театра. Сначала была массовка, потом юноше с богатырской фигурой и уже весьма объемным животом стали доверять эпизодические роли: ближнего воеводы в «Царе Фёдоре Иоанновиче» Алексея Толстого или Хлеба в «Синей птице» Мориса Метерлинка. Совмещать учебу на медицинском и театр с каждым месяцем становилось всё сложнее. Нужно было делать выбор. И Михаил его сделал. Как говорил артист Николай Смирнов-Сокольский, приятель Гаркави, «эстрада от этого выбора несомненно выиграла, а медицина ровно ничего не потеряла».
Но театр не спешил награждать Гаркави за то, что тот принес ему в жертву медицину. Артисту по-прежнему не давали роли больше, чем на несколько слов и, похоже, его карьера застопорилась. Решение пришло неожиданно.
Предшественником Гаркави в роли Хлеба в «Синей птице» был Никита Балиев, гремевший теперь по всей стране как пионер нового модного жанра «конферанс». Натягивая в очередной раз костюм Хлеба, Гаркави подумал, что он может унаследовать от Балиева не только костюм, но и карьеру.
Профессия конферансье была, пожалуй, одной из самых востребованных во время НЭПа. Новые клубы, кафе и другие заведения нуждались в людях, которые могут весело и с шутками организовать публику. Гаркави подходил идеально. Он не просто любил людей — ему нравилось импровизировать, отвечать на неожиданные вопросы из зала, острить на грани дозволенного. В театре, где режиссер решает за актёра, как ему говорить, где стоять, а когда взмахнуть рукой, подобной свободы и близко не было.
Гаркави стал бригадиром одной из групп творческого объединения «Синяя Блуза». Члены объединения выступали в свободных синих блузах и чёрных брюках и юбках — чтобы создать максимальное сходство с образами рабочих с агитационных плакатов. Синеблузники обличали, обшучивали в стихах и песнях пороки молодого советского общества, злободневно сочетая патетику и сатиру. В роли «гайки в великой спайке одной трудящейся семьи» Михаил пробыл несколько лет.
Толстый и громкий
Роман певицы и конферансье начался в 1929 году, когда Лидия Русланова ещё была замужем. По утрам её муж-чекист выходил из подъезда и садился в чёрную служебную машину. Иногда дорогу ему преграждала сумасшедшая (или притворявшаяся сумасшедшей) соседка. Уперев руки в бока, она восклицала: «Коммунист-коммунист, а у жены твоей любовник толстый!»
Наконец Гаркави и Русланова стали жить вместе, заодно создав один из самых популярных в довоенном СССР творческих союзов. Они хорошо понимали друг друга на сцене, и им не нужно было соревноваться за симпатии зрителей — работали они в разных жанрах. В их доме всегда было множество гостей, причём большая часть — бесконечные приятели Гаркави. Все-таки Русланова, несмотря на крестьянский костюм и народные песни, была дивой, а вот с Мишей Гаркави можно было дружить запросто. Он был радушным, гостеприимным и, конечно же, громогласным. Писатель и журналист Лев Никулин вспоминал, что каждый раз, завидев его на другой стороне улицы, Гаркави пугал прохожих криком: «Из моих встреч с Никулиным!»
Знакомые Гаркави знали, что конферансье постоянно шутит не только на сцене, но и в жизни. Когда Гаркави отдыхал в санатории в компании Смирнова-Сокольского, конферансье Александр Менделевич получил открытку с текстом, который заставил бы вздрогнуть даже самого верного друга: «Мы редко обращаемся к Вам с какими либо просьбами и сами знаем, как неприятно одолжаться у товарищей. Поймите, что только крайняя нужда и сравнительно неважные дела в поездке вынуждают нас просить Вас об одолжении».
По законам жанра дальше должна была бы следовать денежная сумма, но неожиданно тон письма менялся: «...Нам совершенно необходимы десять белых голубей породы „турман“. Они могут быть мохнатоногими, но могут быть и гладкоколенчатыми — это предоставляем Вашему вкусу. Лучше, конечно, если грудки у них будут иного цвета, но в крайнем случае сойдут и одномастные тоже».
Спустя неделю Менделевич получил от приятелей телеграмму: «ВОЛНУЕМСЯ КАК ДЕЛА ГОЛУБЯМИ ЕСЛИ НЕТ ТУРМАНОВ СЕРНОНОГИХ ВЫСЫЛАЙТЕ БЕЛЫХ ЛАПЧАТЫХ». И ещё одну через неделю: «ИМЕЕМ ВОЗМОЖНОСТЬ ЗАКУПИТЬ СВЕЖУЮ ПАРТИЮ ГОЛУБЕЙ ТЕЛЕГРАФЬТЕ».
Дед Мороз возвращается !
Слава Гаркави росла: заполучить его ведущим на вечер считалось большой удачей. Он использовал не только домашние заготовки, но и импровизировал — просил зрителей задавать вопросы и молниеносно придумывал остроумные ответы. (К сожалению, записей концертов с Гаркави не сохранилось, поэтому приходится верить восторженным воспоминаниям современников на слово). К Гаркави подходили на улицах, просили автограф или хотели просто поздороваться. Его любили и взрослые, и дети. Поэтому, когда настало время выбирать Деда Мороза для ёлки в Доме Союзов, Гаркави казался самым очевидным кандидатом. В декабре 1935 года в газете «Правда» было опубликовано письмо Первого секретаря Киевского обкома Павла Постышева, в котором тот призывал «вернуть детям елку». Дело в том, что рождественская елка в СССР подвергалась гонениям, даже несмотря на личную любовь к ней Владимира Ленина. По мнению молодой советской власти, ёлка была «царистским пережитком». С 1929 года улицы больших городов даже патрулировали специальные отряды, которые высматривали в окнах запрещённые деревья.
Видимо, к 1935 году Постышев почувствовал себя в присутствии Иосифа Сталина настолько комфортно, что не побоялся лично предложить вернуть ёлку – но уже не в религиозном рождественском контексте, а в светском новогоднем. Сталин идею одобрил. Первая в СССР государственная ёлка состоялась 31 декабря 1935 года в Харьковском дворце пионеров. Но уже через год празднование вышло на совсем другой уровень — Колонного зала Дома Союзов. Там Гаркави и блистал в роли первого советского Деда Мороза.
Конферансье пробыл Дедом Морозом до начала войны. И хотя в послевоенные годы главный посох страны перешел другому артисту, Гаркави продолжал подписывать письма знакомым так — «твой старый друг Дед Мороз». А на его 60-летнем юбилее друзья зачитали выдуманную телеграмму от московских детей: «Мы с ужасом ждем новогодней ёлки. Неужели Дедом Морозом будет опять Гаркави?»
Ровно через неделю после начала Великой Отечественной войны Гаркави и его фронтовая эстрадная бригада, состоявшая из нескольких артистов и журналистов, в том числе Лидии Руслановой и Льва Никулина, выехала на Западный фронт. Гаркави использовал все свои связи, чтобы их быстрее отправили на фронт. У него уже был опыт фронтовых концертов в Советско-финляндскую войну, и он понимал, что теперь поддержка артистов нужна солдатам как никогда. Первое выступление состоялось девятого августа в авиачасти. Вот как описал его в дневниках сам Гаркави: «Концерт идет на крыле самолета ТБ-3. Вход на сцену, то есть на крыло, — это лестница, уложенная из снарядных ящиков. Ощущение непривычное».
Иногда концерты проводились в переполненных землянках, куда набивалось столько людей, что от отсутствия кислорода тухли лампы. А бывало, что приходилось выступать в полной темноте — из-за затемнения. Гаркави спрашивал потом солдат: «Ну как концерт? Ведь ничего не видно!» Они бодро отвечали: «Ничего, чувствовали мы вас очень хорошо, лучше чем в мирное время».
Бригаду артистов везде встречали с радостью – солдаты понимали, что, возможно, это последний раз, когда им удастся посмеяться и послушать музыку. Иногда приходилось в один день дать по три, а то и четыре концерта. Артисты никому не отказывали.
Всем членам бригады выписывали пропуска, одному Гаркави пропуск был не нужен. Рассказывают, что один из генералов сказал про него: «Этого толстого черта у нас и так везде пропускают». Действительно, стоило машине с артистами подъехать к заставе, как шоферу кричали: «Давай, давай, это „гаркавый“ едет, знаем!»
Ни разу Гаркави и его коллеги не прервали фронтовых гастролей. Отдыхали где придется и когда придется. Лев Никулин вспоминал, как однажды он и Гаркави заснули на сеновале. Примерно через час друг его разбудил: «Немцы прорвались, надо убираться». Они кинулись наутёк, но по дороге заприметили пруд, который в жару выглядел особенно привлекательно. «Мы полезли в пруд, — рассказывал Никулин. — И вдруг какой-то мальчик закричал: „Куда вы лезете, там мёртвые фрицы!“»
У Гаркави на память о войне сохранился наряд на автомашину. В строке «род груза» надпись «снаряды» была перечеркнута, а сверху подписано — «артисты». Во всех ужасах и тяготах войны Гаркави и его приятели пытались найти какие-то крупицы человечности и юмора. Так, когда бригада по понтонному мосту въехала в ещё горящий Днепропетровск, мост тут же развалился. Они говорили друг другу: «Танки проехали ничего, пушки — тоже ничего, а вот артистов понтоны не выдерживают».
Но большинство записей во фронтовом дневнике Гаркави совсем не смешные:
-- «Всё еще дымилось и горело. Подходит наш боец и спрашивает: „Вы кто же, штатские, доктора что ли?“ „Нет, мы артисты“ — отвечаем ему. — „Тогда возьмите двух детей, а то у них мать убили, отца, видно, нет. Вы их там уже устройте, а то мне-то что с ними делать. Мне воевать надо“».
-- «Один артист мечтал привезти своему ребенку немецкую каску. Во время остановки поезда увидели немецкую каску. Артист было бросился её взять, но поезд тронулся и он впрыгнул обратно в вагон, не успев взять каски, а в это время какой-то мальчик бросился к каске. Каска взорвалась. Это оказалась мина».
Артист дошёл до Берлина. Русланова выступала на концерте у здания Рейхстага — к этому моменту она была уже бывшей женой Гаркави. Они расстались еще в 1941 году, когда Русланова предпочла конферансье генерала.
Михаил Гаркави был награжден редким для артиста Боевым Орденом Отечественной войны первой степени. Он ещё раз вернулся к военной теме в 1949 году, когда сыграл Германа Геринга в фильме «Сталинградская битва».
«Сверкайте, как всегда сверкали, наш друг веселый М. Гаркави»
60-летний юбилей Михаила Гаркави стал масштабным событием для московской эстрады. Сухие пафосные поздравления от аппаратчиков скрашивали искренние номера от друзей и коллег конферансье: выступали певцы Леонид Утёсов, Тамара Церетели, Валерия Барсова, поэт Сергей Михалков и другие звёзды. Фаина Раневская не смогла прийти, но прислала телеграмму с «сердечным приветом и самыми добрыми пожеланиями».
Михалков поздравлял от имени Дома литераторов. Сказал, что долго думали, кого послать на юбилей, но выбрали его, сказав: «Ты заикаешься, может быть, получится смешно». Поэт декламировал такие стихи:
«Наш добрый, полный друг Гаркави! Тебе на юмор повезло.
Что мне к твоей прибавить славе? Худым бездарностям назло?»
С куплетами выступил и Леонид Утёсов:
«Может, он не элегантный? Может, слишком импузантный?
Может быть, он лысоватый? Может, хохмы бородаты?
Полюбили мы такого, Мишу толстого, родного,
Полюбили, полюбили. И не надо нам худого».
На юбилее разыграли сценку, суть которой заключалась в следующем: «Гаркави» в исполнении другого актера звонили друзья. Просили то устроить ребенка в Суворовское училище, то достать дефицитный товар. «Гаркави» уже через пять минут перезванивал и сообщал, что всё сделано и благодарности не нужно. Это был юмор, основанный на реальных событиях.
На юбилее конферансье выступили не только артисты, но и врачи. Хоть Гаркави и «предал» медицину, он оставался верным своим товарищам по медицинскому факультету. Каждый год бывший директор Костного музея ходил на встречи выпускников курса, который так и не окончил. Профессор Брусиловский отдал должное верности Гаркави: «Он остался врачом, но врачом, который лечит смехом».
Первый Дед Мороз СССР скончался 14 сентября 1964 года. Выступал он до последнего. С каждый годом Гаркави становилось всё тяжелее двигаться, появилась одышка. Но он никогда не жаловался и писал друзьям из разных санаториев: «В результате лечения исчезли угрызения совести — их у меня нет и не будет».
. Вадим Ковригин / ТАСС
РАЗДЕЛ - «Я ИЗ ОДЕССЫ! ЗДРАСЬТЕ!» . ВОСПОМИНАНИЯ.
Михаил Наумович Гаркави в 50-х — 60-х годах считался одним из ведущих конферансье в Союзе. Он был остроумным и находчивым, то есть обладал именно теми качествами, без которых прежде не мог работать на сцене конферансье. Сейчас профессия конферансье, на мой взгляд, деградировала. Любой человек, не будучи остроумным и находчивым, но имея хорошо написанный автором текст, может спокойно работать в качестве конферансье. Что, кстати, многие на эстраде и делают.
Михаил Гаркави был конферансье, что называется от Бога. Помню, как-то в Центральном доме работников искусств в Москве он проводил бои со зрителями. Люди задавали всевозможные провокационные вопросы, заранее ими подготовленные, а Гаркави экспромтом мгновенно отвечал. В девяноста процентах это были остроумные ответы, и зрители признавали своё поражение. К такому по бумаге не подготовишься.
Профессия конферансье на эстраде когда-то была самой сложной и нужной. Однако не престижной. Гаркави до конца своей жизни, будучи одним из лучших конферансье страны, не удостоился чести получить от государства хоть какое-то почётное звание.
Это говорит лишний раз о порочности системы, при которой громкие титулы отнюдь не связаны с талантом. Главным считается происхождение, национальность, благонадёжность, лояльность к партии, личные контакты, взятки, подхалимаж и так далее.
Мне часто приходилось выступать в гала-концертах и встречаться с народными артистами СССР, которые по своему таланту не должны были быть даже рядовыми артистами.
Не случайно в актёрской среде никто никогда не обращал внимания на звания. Для нас существовал гамбургский счёт. Расскажу для тех, кто не знает, что это означает.
Раньше в цирках проводились соревнования по борьбе. Это было цирковое шоу. Это шоу ставил режиссёр. Он же решал, как завлечь публику на это представление. На репетициях решалось, кто кого победит, на какой минуте и при каком приёме. Зрители, например, влюблялись в борца Яна Цыгана, который был хорош собой, и болели за него. Он шёл без поражений, и вдруг борец Боровский его побеждает. Ян Цыган жаждет реванша. Зрители валом валят в цирк и т.д. А днём, на репетициях, режиссёр решает, кто победит и кто будет побеждён. Словом, все, как в театре.
И лишь один раз в году в Германии, в Гамбурге, собирались при закрытых дверях все участники цирковых шоу и боролись честно, без режиссёров. Это были серьёзные соревнования, которые выясняли КТО есть КТО…
Так вот, по нашему профессиональному счету Михаил Гаркави был ведущим конферансье, а многие народные артисты и лауреаты — пустое место.
Он запомнился мне простым, добродушным, интересным человеком.В Одессе говорят, что хорошего человека должно быть много, то есть он должен быть крупным. Если судить по этому критерию о Гаркави, можно сказать, что он был замечательным человеком. Огромный, необъятный человек, Гаркави в то же время обладал необъяснимой лёгкостью. На сцену он всегда выбегал легко и ловко, словно не было его гигантского веса.
У Михаила Наумовича была страсть к вранью, причём абсолютно бескорыстная. Он не преследовал никакой цели, а просто любил придумать историю, долго рассказывать и верить в это.
Не помню по какому поводу я однажды вспомнил разведчика Зорге. Гаркави реагировал мгновенно: — Рихард Зорге? Это же мой самый близкий друг.
Когда разоблачили шпиона, работавшего на ЦРУ, полковника Пеньковского, то Гаркави, оторвавшись от чтения газеты, сказал:
— Пеньковский без меня не садился ужинать. В эту минуту он не задумывался, чем рисковал, если бы среди нас сидел какой-нибудь стукач.
Заговори о футболе — он тут как тут. — Борис, я был в первой сборной Советского Союза центральным нападающим, — однажды признался он мне.
Дело не в том, что я знал все фамилии игроков сборной Советского Союза, а видел фотографии Михаила Наумовича Гаркави в детстве, где он был таким толстым, что ему наверняка не удавалось играть даже во дворе.
По его словам он был главным хирургом фронта в гражданскую войну. Михаил Гаркави действительно учился в медицинском институте и закончил два курса. Возможно и работал во время войны, но максимум как медбрат.
Однажды у нас были совместные гастроли в Ленинграде. Тогда я ещё не знал о его страсти к выдумыванию всевозможных историй, и он меня как новичка подцепил и начал рассказывать свои фронтовые похождения. Одну из баек я воспроизвожу.
« — Во время войны я, один высокий чин из политуправления Красной Армии генерал Шикин и группа артистов Московской эстрады на самолёте „Дуглас“ летим в осаждённый Ленинград вдохновить наших бойцов. Я — начальник группы, у меня пистолет парабеллум и в палке спрятан партийный билет. Дело в том, что Гитлер поклялся убить двух человек: Сталина и меня. Видно, я ему своими шутками, частушками сильно досадил.
Летим. Все нормально. Вдруг меня подзывает лётчик и говорит, что над нами кружатся два «мессершмитта». Я говорю лётчику, чтобы он снизился, а сам пошёл к пулемёту. Артисты все дрожат. Шикин стал бледным, как полотно. «Мессершмитт» идёт в пике. Я — очередь по нему. Второй заходит — я по второму. Мысль у меня только одна: хоть бы не кончились патроны. На улице сумерки, по моим подсчётам, мы должны быть под Ленинградом. Пока я вёл бой с «мессершмиттами», совсем стемнело. Немецкие лётчики почувствовали, что здесь им не угадать, развернулись и оставили нас в покое. Лётчик подошёл ко мне и сказал, что пока он маневрировал, бензин кончился. Я принимаю решение и приказываю посадить машину в поле. Мы благополучно сели, и я вижу, что мы сели на минное поле. Все артисты в шоке, Шикин, бледный как полотно, смотрит на меня, какое я приму решение. Я вышел из самолёта и думаю: что делать? Вести людей по минному полю? Я не имею права ими рисковать. Оставаться на поле до рассвета опасно — могут разбомбить. Принимаю решение идти самому. Далеко на горизонте вижу неяркие огоньки. Значит, землянки. Пошёл на огонёк по минному полю. Шёл долго, но это не страшно для меня, так как в своё время на всесоюзных соревнованиях я был победителем по ходьбе на двадцать километров. Темно, ни зги не видно. Подхожу к землянке и думаю: «Кто? Наши или немцы?» Короче, вытаскиваю парабеллум, взвожу курок. Открываю ногой дверь, как леопард впрыгиваю в землянку и слышу крик: — Гаркави, родной!!! Это были наши».
Михаил Гаркави рассказывал эту байку медленно, смакуя, поглядывая на меня в паузах, давая мне возможность восторгаться его мужеством, находчивостью и полководческими способностями.
Я всё думал, как можно увидеть минное поле, да ещё в темноте? Как можно отогнать два «мессершмитта» чапаевским пулемётом, которого не было? Но воображение Гаркави позволяло смоделировать любую ситуацию. Убеждён, что мысленно он мог себя представить даже Анкой-пулемётчицей.
Как-то в Ленинграде мы жили в гостинице «Европейская». Однажды Михаил Наумович звонит мне и приглашает к себе в номер.
Спускаюсь к нему. Гаркави сидит в кресле в сиреневом белье. Зрелище далеко не эстетическое — так мог бы выглядеть слон, если бы его одели в подобное белье. Жена артиста сидит за столом и пьёт чай.
У Михаила Наумовича одна страсть — он был влюблён в русских певиц. Его первой женой была Лидия Андреевна Русланова, гениальная русская певица. Когда они разошлись, он снова женился на русской певице. Жена Гаркави сюсюкала. Она не говорила «Миша», а говорила «Мися». По виду она должна была говорить басом, однако разговаривала фальцетом.
Михаил Наумович без повода спрашивает у жены: — Скажи, пожалуйста, сколько у тебя было мужей? — Три. — А любовников? — По-моему, десять.
— Итого около четырнадцати… Как, мужья в постели были нормальными или с недостатками?
— Как музцины они были прекрасными. Все были ненасытными и меня муцили до утра. Они были сильными и с огромным желанием.
— Ты была ими довольна? — Оцень. Гаркави не останавливается на достигнутом и в моём присутствии допрашивает свою жену на сугубо интимную тему.
— После своих мужей ты встретила меня. Каким я тебе показался?
Жена: — Когда я познакомилась с Мисой, думала, что Миса как музцина ничего не стоит. — Почему? — Миса был очень толстый, а толстые мусцины, я думала не мусцины.
— А как выяснилось? — А выяснилось, что Миса такой мусцина, вы дазе себе представить не мозете. — Может, кто-нибудь из твоих мужей как мужчина был лучше меня, ведь они же были не толстыми и моложе?
— Нет, хузе. Миса — это чудо. — Ты довольна мною? — Я сцастлива как зенсцина.
Гаркави во время этого сексуального диалога поглядывал на меня с достоинством, покачивая головой, был беспредельно сосредоточенным и счастливым, как Нобелевский лауреат.
Самое удивительное в этой сцене, что участниками были люди довольно пожилые. Гаркави по своему возрасту мог помнить в России первую машину, а его жена — первую лошадь.
Я уверен, что этот отрепетированный диалог неоднократно повторялся для разных людей. И, может, в этом состояло их счастье. Гаркави со своей полнотой, в сиреневом белье, в кресле — это смешно. Но Михаил Наумович Гаркави вызывал у меня всегда самые лучшие чувства. Борис Сичкин
Русский
English
Deutsch
Français
Español
Italiano
Nederlands
svenska
suomi
中文（简体）
العربية">العربية
日本語
