Коммунальные квартиры – явление в нашей стране и по сей день не изжитое. Более того, коммуналка в ее худшем варианте – бараке – сохраняется сегодня в некоторых бывших промышленных городах и поселках городского типа.
Коммуналка как явление
Возьмем на предмет исследования коммуналку в ее раннем советском понимании, когда: «Все жили вровень, скромно так: система коридорная, на тридцать восемь комнаток всего одна уборная»…
И в варианте классическом, когда уже в так называемой сталинской коммунальной квартире проживало обычно от 3 до 7 семей. Конечно, практически одно жилье на 38 семей (или чуть меньше, поскольку одному хозяину могло принадлежать и две комнатки) – это круто. Такие «многоместные» коммуналки располагалась в доходных домах и особняках дореволюционной постройки, слегка подкорректированных реконструкцией и возведением дополнительных перегородок в залах и гостиных ради увеличения количества комнат. По крайней мере, коммуналка о которой упоминает Высоцкий, проживающий в малолетстве в Москве по улице 1-й Мещанской, наверняка находилась в одном из таких доходных домов, коими была застроена практически вся улица…
Отступление первое
Я очень хорошо помню такую коммуналку. Она была на первом этаже нашего Z-образного дома по улице Восстания в Ленинском тогда еще районе. Дом был, кажется, на балансе Вертолетного завода, и жили в доме преимущественно рабочие и служащие этого крупнейшего в городе предприятия.
В коммуналке этой жило четыре семьи. Наша семья жила рядом: в однокомнатной сталинке. Квартира у нас была большая, с огромной прихожей, в которой стоял отцов мотоцикл «Иж». Жило нас в квартире четверо: родители, мать отца и я. А в коммуналке, куда я заходил как к себе домой, поскольку дверь запиралась только на ночь, был длинный коридор, упирающийся в две двери: в туалет и в ванную.
По левую сторону коридора было три двери. За одной жил мой одногодок и однокашник Вовка Герасимов, за другой – Вовка Черников. Тоже мой приятель, на год старше меня. Третья дверь в самом конце коридора вела на огромную общую кухню.
По правой стороне коридора было две двери. За одной проживала одинокая дама, еще не старая, красивая до невероятия и ходившая в шелках. Была она, кажется, из «бывших». Или, скорее, из детей тех, кто не успел свалить после революции в Париж.
Вторая дверь, в конце коридора, вела в квартиру Вовки Полякова, тоже старше меня на год или два. Вроде бы у него была сестра, но девчонки меня в то время не интересовали.
Таким образом, в коммуналке проживало сразу три Вовки. Я и они – вот вам и дворовая хоккейная команда…
Начало советских коммуналок
Все началось с декрета ВЦИК от августа 1918 года, отменяющего частную собственность на недвижимость в городах. В пустующие и вычищенные от «белогвардейских элементов» квартиры, равно как в заселенные «буржуями» стали подселять по наскоро выданным ордерам крестьян и пролетариев, причем, по несколько семей враз. Процесс уплотнения пошел так широко, что абсолютное большинство многокомнатных квартир доходных домов и особняков стали коммунальными. Одну-две комнаты занимал с семьей бывший чиновник какого-либо ведомства, не замеченный в контрреволюционных деяниях, а в остальные пять комнат въехали пять семей из деревень, пригородов или городских рабочих бараков. Кухня и санузел были, естественно, общими.
Чистый сортир и ванную многие подселенцы видели впервые, а поскольку это не свое, а чужое, то и отношение было соответствующим. К тому же квартирная плата в те времена не бралась. Зачем же бережно относиться к тому, что ничего не стоит? И вскоре квартиры превращались в загаженные квадратные метры, а кухня – в грязный и вонючий тараканий рассадник. Каково было прежним хозяевам проживать с такими подселенцами – о том лучше умолчать. Отдельные квартиры сохранили за собой лишь известные доктора, практикующие на дому, вроде профессора Преображенского из «Собачьего сердца», знаменитые на весь мир ученые, крупные чиновники и спецы, принявшие сторону советской власти и ставшие «ответственными работниками». Да и то, чтобы к ним не пришли «уплотнители» из домового комитета, например, в лице председателя домового комитета товарища Швондера, товарища Вяземской, переодетой мужчиной, товарищей Петрухина и Жаровкина, требовалась «окончательная бумажка, фактическая, настоящая… броня!»…
Словом, запущенный процесс превращения многокомнатных квартир в коммуналки, особенно в крупных городах, население которых росло за счет беженцев, фронтовиков, переселенцев из сел и деревень, пошел. И как результат: — грязь в общем коридоре; — зловонные туалеты; — засоренная канализация; — исцарапанные ванные (если таковые имелись); — отбитая керамическая плитка и выщербленный паркет;
— выбитые окна, заколоченные фанерой; — разбитые гранитные (!) лестницы подъезда и т. д. "– Боже, пропал дом. Что будет с паровым отоплением!", – провидчески сокрушался профессор Преображенский...
Дома, выстроенные в 80-90-е годы 19 столетия, стены которых не брали разрушительные чугунные «бабы», пришли в такую ветхость и негодность, что их в 30-е годы начали сносить. И сносили буквально до хрущевского времени. Снесли в 1955 году и дом с коммунальными квартирами на 1-й Мещанской, где жили родители Володи Высоцкого и он сам. Поскольку ремонту дом не подлежал…
Коммуналка как зеркало советского понимания мироустройства
30-е и 40-е годы особых изменений в коммунальное житие не внесли. Разве что жители коммуналок стали находить общий язык, как-то притерлись друг к другу и притерпелись к кухонным ароматам кислых щей, прогорклой каши и жареной на машинном масле рыбы. И привыкли к наволочкам, трусам, подштанникам, лифчикам и рейтузам, развешенным на той же кухне после стирки. Именно в коммуналках выковался новый тип человека, которому любые трудности и неудобства были нипочем. Он был бесхитростен и часто наивен (и то, и другое – хорошо), и вся его жизнь была на виду, включая семейные отношения, нижнее белье и продукты, которыми он питался.
«Вороньих слободок», в одной из которых жил писатель Евгений Петров и которую он и Илья Ильф описали в романе «Золотой теленок», становилось все меньше. Зато все больше появлялось коммунальных квартир, где люди жили единой семьей, переплетаясь чаяниями, интересами и даже судьбами. Ссорились, конечно, затем мирились, снова ссорились… Потом, сидя за одним столом на кухне, в коридоре или в самой большой комнате – а стол устраивался вскладчину или сообща, у кого что есть – отмечали праздники, свадьбы, дни рождений. Пили. Пели. Играли на гармошке. Смеялись и плакали. У всех на виду. И в этом была удивительная простота, наверное, странная, если смотреть сегодняшними глазами, но такая русская и понятная. Когда не нужно больше того, что есть. И не потому, что не хочется еще чего-то иметь. А потому, что все нужное для жизни – есть…
Вот так и получилось, что коммуналка, как явление послереволюционного устройства быта, которое задумывалось, как временное, с течением этого самого времени превратилось в общее и понятное для многих советских людей мироустройство. Которое в свою очередь на целые десятилетия определило быт советских граждан, став неотъемлемой частью городской субкультуры.
Сталинские коммуналки
Это была классика коммунального проживания, которую еще помнят советские люди старшего возраста. Как уже было сказано, в сталинских коммуналках проживало чаще всего 3-7 семей согласно наличию комнат.
В домах-сталинках коммунальных многокомнатных квартир было несколько. Их можно было сразу признать по наличию нескольких кнопок звонков у входной двери иногда с надписями фамилий, иногда с указаниями кому сколько раз звонить.
Счетчиков электроэнергии тоже было несколько по числу квартир. Было несколько умывальников, но не по числу живущих семей, а по числу подводок воды. Семейные керосинки сменили газовые плиты, которых опять-таки не хватало на все проживающие в квартире семьи, и готовка на них происходила поочередно. Чего хватало, так это кухонных столов: по одному на каждую семью. Жители коммуналок обедали и ужинали обычно в своих комнатах. Стол на кухне чаще всего служил в качестве разделочного для приготовления пищи, но мог послужить и в качестве обеденного. За ним взрослые наскоро завтракали по утрам и перекусывали между играми дети. Иногда мужики облюбовывали какой-нибудь стол, неважно чей, чтобы раздавить пузырек-другой. Приходила хозяйка стола, беззлобно сгоняла их, и они пересаживались за другой. А в туалет ходили со своими сиденьями, тогда только деревянными.
Существовал график дежурств, который висел на стене на видном месте, по которому каждый ответственный квартиросъемщик, то есть, съемщик комнаты в квартире, знал, когда именно ему убираться в местах общего пользования: кухне, коридоре, туалете. В квартирах, где имелись ванные, также висел график их посещения, например:
— Кочетковы – в понедельник днем; — Захаровы – в понедельник вечером; — Света – во вторник утром; — Аарон Моисеевич – в среду вечером; — Полина Марковна и Авдотья Марковна – в четверг;
— Осипчук – в пятницу днем; — Геннадий Николаевич – в пятницу вечером и так далее…
Кухня в коммунальных квартирах была большой даже по нынешним меркам. Здесь стиралось и развешивалось сушиться белье, мылась посуда, делались заготовки на зиму, в которых охотно принимали участие соседи, велись доверительные бабьи разговоры.
Кухня, как и коридор, служила площадкой для игр детей. В ней, несмотря на наличие столов, умывальников, газовых плит и прочего хозяйства запросто можно было гонять на трехколесном велике, делая круги и возвращаясь в длиннющий коридор, который служил и велотреком, и беговой дорожкой. Если бы не вещи, которые не умещались в комнатах и висели на стенах коридора или стояли прислоненными – шкафы, сундуки, санки, корыта, лыжи, детские коляски и ванны, коробки и канистры, – то в нем вполне можно было бы устраивать футбольные баталии.
По вечерам кухня превращалась в клуб, где собирались все жители квартиры провести свой досуг. Приходили даже древние старики и старухи, выходящие из своих комнат только по нужде. Они пялились на детей, пытаясь признать, чьи они, прислушивались к разговорам, силясь понять их суть, или сидели смирно в уголке и читали вчерашние газеты, оставленные на столах. Кстати, о детях… Дети коммуналок были, можно сказать, общими.
За ними сообща присматривали. Их сообща воспитывали, часто сообща кормили и попросту по-человечески заботились. Любой старший в коммунальной квартире был для этих детей непрекословным авторитетом. Наказывались дети тоже как по отдельности, так и сообща, если ими была совершена коллективная провинность. Нередко дети собственные, а также Кочетковых и Захаровых получали ремня от Геннадия Николаевича за хулиганничанье, и это не делало Кочетковых и Захаровых смертными врагами Геннадия Николаевича. Если, конечно, дети получили нагоняй справедливый. То есть, за дело.
Дети коммуналок запросто входили не в свои комнаты, которые крайне редко закрывались (разве что на случай запланированного интима), угощались за чужими обеденными столами, и – удивительное дело – редко кому мешали. И если их все же как-то изгоняли из кухонь, то коридор был всецело в их распоряжении. Трудно представить, что при таком положении дел эти дети могли вырасти жлобами или буками,
сторонящимися людей и любящими единственно самих себя. Дети коммуналок росли бойкими, жизнерадостными, неприхотливыми, смекалистыми и всегда готовыми прийти на выручку товарищу. Дружить с ними было одно удовольствие…
Отступление второе
К этим трем Вовкам я приходил, как к себе домой. Я был свой. И тотчас подключался к их коридорным играм. Шумели мы нещадно. А когда попадали мячом в детскую ванну, и она еще сваливалась со стены на пол, раздавался такой грохот, словно кто-то над головой колотил ломом по листу оцинкованного железа. Не знаю, как остальные, а мы балдели от таких звуков и хохотали до упаду.
Конечно, коридорные баталии были лишь в непогодь. А так мы целыми днями пропадали во дворе, изредка забегая домой, чтобы перехватить кусок хлеба, намазанный вареньем или посыпанный сахарным песком, и тотчас умчаться обратно. Нам всегда было некогда. И я не помню, чтобы эти трое Вовок когда-либо ругались между собой, чего-то не поделив…
Обитатели коммуналок жили дружно. Делить-то особо было нечего. И все понимали, что если не будет мира в таком большом коллективе, почти семье, то и так не слишком сладкая жизнь может превратиться в такой кошмар, что не приведи Господь. Поэтому каждый без приглашения мог войти в любую комнату, где он не становился «хуже татарина». Кстати, в коммуналках прекрасно уживались русские, белорусы, татары, чуваши, марийцы, мордва и прочие национальности СССР. И не было абсолютно никаких конфликтов на национальной почве. Просто белорус Василь превращался в Васю, татарин Ильдус в Илью, а чуваш Яхвар – в Яшу. И все были ровней.
А как гуляли в коммуналках за общим столом на большие праздники! Песня просто! Все дети сидели тоже за общим столом, только за своим, детским, который сооружался на той же кухне отдельно от стола взрослого. Поев, они убегали во двор играть, оставляя взрослых с их салатами, пельменями, водкой и песнями про удалого Хасбулата, одинокую гармонь и милого в защитной гимнастерке. Конечно, было интересно послушать разговоры взрослых. Но еще интереснее было достроить штаб во дворе, сыграть с пацанами из соседнего дома в футбол и покормить вислоухих щенят от Жульки.
Общие проблемы, общие интересы, общие развлечения, общая судьба… Наверное, это все же было не очень хорошо. Если судить с точки зрения отдельного индивидуума. Но почему тогда, переехав в двухкомнатную квартиру, которую мой отец получил от Вертолетного завода, я еще года три в каждый выходной и по праздникам приезжал в тот наш Z-образный дом по улице Восстания, приходил к трем Вовкам, и мне казалось, что ничего будто и не поменялось? Впрочем, ответ на этот вопрос я сегодня прекрасно знаю…
ПУТЕШЕСТВИЕ ВО ВРЕМЕНИ
Я живу далеко от Москвы и никогда там не был... По крайней мере , в современной Москве. Зато один раз я попал в Москву 80-ти летней давности. Как это произошло, сейчас расскажу...
Единственный раз в жизни я проснулся там, где не засыпал. Утром я открыл глаза - и понял, что нахожусь в совершенно незнакомом месте. Однако я не вскочил, не закричал и не запаниковал - я всего лишь подумал, что вижу сон. Кажется после этого первоначального просыпания мне удалось заснуть снова - может, на несколько минут. Во второй раз я проснулся окончательно, но опять-таки не запаниковал, а попытался как-то объяснить себе происходящее.
Уже светло. Я лежу в небольшой, скудно обставленной комнате. Подо мной кровать с панцирной сеткой, на ней матрац и простыня. Я укрыт не толстым, но очень тёплым одеялом - немного колючим, пожалуй. Голова на подушке - набитой, судя по всему пухом и перьями. Кто-то меня разыграл? Как это возможно? Тут над самым моим ухом неожиданно раздался отвратительный дребезжащий звук.
Я вскочил с кровати - и машинально схватил со стола то, что дребезжало. Это был какой-то допотопный будильник, яростно дрыгающийся в руке. Как его выключить? На что нажать? Не получается!
В конце концов я перекрутил все стрелки на циферблате таким образом, что будильник замолчал. Так, теперь можно и оглянуться - всё рассмотреть. Хотя... рассматривать нечего. Кровать, стол, стул, небольшой комод, тумбочка. Всё. Больше ничего Голые белые стены. Я выглянул в окно. Оно выходило во двор, так что понять, в каком я районе нахожусь, не представлялось возможным.То, что не в своём, это точно.
Я уже решительно направился к двери, но вдруг остановился в полушаге. Там, за дверью, послышался какой-то странный шипящий шум. Я прислушался.
"...В резолюции партийной конференции по докладу товарища Сталина указывается: покончить с бесплановостью, с неравномерным выпуском продукции, со штурмовщиной в работе всех предприятий и добиться..."
Это же телевизор! - сообразил я. Я открыл дверь и вышел. Ни черта не видно - тёмный коридор. Где тут включается свет? Я наощупь пошел дальше. Вот ещё какая-то дверь. Туалет, наверное. Или ванная. Я дёрнул ручку. Заперто. Источник звука (я уже сомневался, что это телевизор) был совсем рядом: "...каждым заводом, фабрикой, шахтой, железной дорогой. Конференция потребовала от хозяйственных и партийных руководителей повести дело так, чтобы..." Ужасный звук - шипит и хрипит. Слова-то вроде все можно разобрать, но...
Тут я миновал тёмный коридор и оказался на кухне. У плиты пожилая женщина - варит что-то невкусное, судя по запаху. Господи, что же это за плита такая? Ей, наверно, лет сто...
На стуле у стола сидит мужчина в штанах и майке, читает газету. Орущее радио,как видно,ему не мешает. Верещало на всю квартиру именно радио, причём чуть ли не из времён Попова. Чёрная тарелка на стене.
- Доброе утро, - произнесла тем временем женщина, не оборачиваясь. Мужик из-за газеты тоже что-то буркнул. - Доброе утро, - рассеянно отозвался я.
Тем временем кто-то вышел из ванной, зашевелились и зашумели ещё в каких-то комнатах... Сколько же здесь народу? Да ведь это коммуналка! - наконец сообразил я. Никогда в таких не был. Жуть просто.
Я тут же добрался до входной двери - и вышел на лестничную площадку. Потом направился по улице. Всё вокруг было мне незнакомо. Интересно. а где же люди? Где машины? Ещё настолько рано?...
Вдруг я заметил красную полосу непонятно чего, протянутую над дорогой вдалеке. Какая-то ткань - или что это? И белые буквы. Что там написано?
Я прошел ещё несколько метров, прищурился и разглядел надпись: "Привет делегатам конференции ВКП(б) !" Мимо наконец-то прокатила первая машина. Тарахтящая колымага. На таких, наверно, ещё в 19 веке ездили... Нет, ну в какой же дыре я оказался?! Так, а что это за звуки? Я прислушался и даже остановился. Где-то совсем близко стучал барабан - и хором пели дети:
"Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы пионеры-дети рабочих! Близится эра светлых годов, клич пионера: Всегда будь готов! "
Из-за угла выдвинулась колонна детей, одетых в пионерскую форму. Белые рубашки, красные галстуки, красные пилотки. Впереди барабанщик. Поют хором. Я даже рот раскрыл от удивления. Не думал, что когда-нибудь увижу такое воочию. Может, местное отделение коммунистической партии их спонсирует? Позади пионеров шла девушка постарше, но в таком же красном галстуке. "Вожатая",- догадался я.
Я подошел к ней вплотную и громко, стараясь перекричать детей, сказал: - Девушка, простите, скажите, пожалуйста, в каком мы городе? - она недоумённо посмотрела на меня. - Тут такое дело, - на ходу стал врать я,- вышел из поезда не на своей станции. И во не могу понять, где именно вышел... Что это за город?
- Вы вышли в Москве, товарищ,- строго сказала девушка. - Спасибо, - растерянно пробормотал я. Застыв на месте на какое-то время, я быстро нагнал девушку: - Подождите, а не подскажете тогда, как...дойти до Кремля? Если мы в Москве, то должен быть Кремль. Красная площадь... - Это вам через Маросейку, - показала она в сторону. И строго добавила: - До свидания.
Москва...Маросейка...не может такого быть... А какое сегодня, интересно , число? Может, я не одну ночь был в отключке, а гораздо больше? И куда мне сейчас идти? В Москве у меня никого. Ни денег, ни документов... Просто жуть. И главное, я никому не смогу объяснить, что со мной случилось.
Русский
English
Deutsch
Français
Español
Italiano
Nederlands
svenska
suomi
中文（简体）
العربية">العربية
日本語
