Поля российские! Засеянные пшеницей, рожью, овсом, льном, подсолнечником… Какое они представляют богатство! И вместе с тем – какую красоту! Это совершенно особенный ландшафт нашей природы, ландшафт, созданный самим человеком. Он естественно вписывается в красоту наших лесов, вместе с деревушками, хуторами, проезжими дорогами и узенькими тропинками, всегда сопутствующими им в нашей среднеевропейской зоне. Широкий простор полей дышит свободой, раздольем, молодецкой удалью, унося нас в бескрайнюю даль российской истории, вместе с бесчисленными тройками, мчавшимися по воле лихих наездников, с их долгими, кажущимися бесконечными песнями.
Поля – наше прошлое, настоящее и будущее, вместе с нашими горестями и радостями, разочарованиями и надеждами, желаниями и свершениями. Их внутренний мир, как никакой иной, соответствует широте и богатству русской души.
Поэтому они так манят нас, так притягивают нас к себе, и мы всегда рады встрече с их многогранной красотой и простором.
Поля России! Я встречался с вами ещё в раннем детстве, и уже тогда вы волновали меня обилием жизни, богатством света и красок, чем-то чистым и радостным.
Став постарше, я постоянно стремился к вам: объезжал вас вдоль и поперёк на велосипеде, семенил босиком по заросшим цветами тропинкам, отдыхал в тени высоких хлебов после длительных скитаний по лесам и перелескам. Я находил среди вас покой и забвение, радовался вашему богатству и щедрости, искал в беседах с вами ответа на волнующие меня вопросы.
То, что произошло с вами в последние десятилетия, глубоко ранит моё сердце, наполняет душу горечью и состраданием – как при потере доброго и верного друга, одаривавшего тебя многие годы восторженным счастьем бытия. И я с нетерпением жду вашего (и нашего общего) возрождения и надеюсь в скором времени увидеть вас в прежней красе и изобилии.
ПОЛЯ РОССИИ Колокольчики мои, цветики степные! Что глядите на меня, тёмно-голубые? И о чём звените вы в день весёлый мая, Средь некошеной травы головой качая? (А.К. Толстой)
Поля и луга моего детства
Первым «полем», которое я увидел из окон нашего нового дома на Железнодорожной в 1938 году, была большая лужайка, простиравшаяся вдоль всего нашего квартала от домов до железнодорожной насыпи. Сама насыпь (очень высокая, по моим тогдашним представлениям) вначале была жёлтого цвета,
от постоянного ссыпаемого на неё песка со строительных платформ. Но вскоре она начала зеленеть, поскольку рабочие укрепляли её дёрном, бесчисленное количество которого постоянно привозилось на тех же платформах и укреплялось на насыпи с помощью деревянных колышков. Кстати сказать, эти колышки в последующем будут нам, мальчишкам, серьёзно мешать в наших играх на склонах всё той же насыпи.
Лужайка перед домами была не сплошной, а прерывалась в её середине широкой проезжей дорогой, по которой несколько раз в день проезжала телега, ведомая пегой лошадёнкой и седоком, управляющим движением. Ещё по ней порой ездили велосипедисты. Но для них была проложена и специальная велосипедная дорожка, рядом с тротуаром – дорогой для пешеходов, перед самыми домами и канавой для стока весенних вод, проходящей через всю улицу.
Начиная от этой канавы и велосипедной трассы, и простирался наш луг – мечта моего самого раннего детства. Он запомнился мне прежде всего цветущими одуванчиками, которые в мае месяце покрывали всё пространство лужайки до самого железнодорожного переезда, в конце квартала. Но мне казалось, что особенно обильно они росли именно у нашего дома.
Сначала меня выводили туда бабушка или мама, а также няни, периодически появлявшиеся с целью моего ублажения в раннем возрасте. И я бегал по этому жёлтому полю, пытаясь срывать непослушные цветки и собрать из них маленький букетик. Затем мы садились на траву, и взрослые начинали плести из цветов венок, чтобы потом водрузить его мне на голову (вместо панамы). К нему добавлялось ожерелье из одуванчиковых стеблей, и я становился похожим на некоего юного африканского колдуна или знатного вельможу, увенчанного яркими побрякушками.
***
Когда я стал чуть постарше, меня отпускали на лужайку с соседскими девочками, которые тоже опекали меня, выполняя все мои просьбы. Они даже ловили мне бабочек и кузнечиков, удовлетворяя моё юное любопытство. Однако ни разу так и не поймали ни пчёлку, ни шмеля, ссылаясь на их острое «больно кусачее» жало, находящееся сзади и сразу вонзающееся тебе в палец. Один только Берочка, сосед справа, который был года на три старше меня, отвергая все эти страхи, уговаривал меня взять шмеля в руки вместе с цветком. Сам же почему-то не желал показать мне этот приём.
А потом мне купили жёлтый шёлковый сачок, и я уже сам гонялся по лужайке за бабочками и мотыльками, только распугивая их. А когда наконец поймал первую белую капустницу, то радости моей не было предела. Потом-то я научился ловить не только бабочек, довольно ловко пользуясь и сачком, и панамкой, и даже прочувствовал на себе не один раз болезненные уколы от любимых пчёлок и шмелей.
В разгар лета лужайка покрывалась уже другими цветами. В основном это были анютины глазки, какие-то мелкие беленькие цветочки, подорожник, мелкие фиалки. И количество летающих над ними насекомых сразу уменьшалось. Они устремлялись к цветущей липе, заслонявшей своей широченной кроной половину нашего дома и свисавшей цветущими ветвями на крышу.
Когда мне было четыре или пять лет, я играл на лужайке уже с мальчиками. Мы валялись, кувыркались, носились, падали, гонялись за стрекозами и бабочками. А ещё устраивали порой бойцовские поединки друг с другом. Бабушка не разрешала мне подобных соревнований и особенно ругала за драки. Может быть, именно с этих пор я стал сторониться поединков и уступать в спорах со сверстниками?
К сожалению, наша уличная лужайка просуществовала только до июля 1941 года. С началом войны она была моментально вскопана и превращена в сплошное картофельное поле, которое во многом помогло нам пережить страшные военные и голодные послевоенные годы. Но и в нём мы порой находили себе отраду, играя «в прятушки», а потом и в войну и устраивая себе в междурядьях скрытые «схороны».
***
С настоящими же нашими полями я познакомился тоже очень рано – в конце тридцатых годов. Тогда мне было не более трёх лет, и мы с бабушкой ходили «за город», за нашу Железнодорожную улицу, в район Буровского завода. И первое поле, которое я увидел, было здесь, на пригорке, ещё зеленеющее то ли рожью, то ли пшеницей, с удивительно красивыми васильками, синеющими среди густых колосьев. Их ажурные голубовато-синие венчики казались мне осколками голубого неба, упавшего вдруг на землю. Большие же скопления их по краям дорожки, соединявшиеся между собой небольшими синенькими перемычками, были похожи на светлый голубой ручеёк, бегущий вниз по склону пологого холма, параллельно виляющей рядом тропинке. Он чем-то напоминал мне нашу речку Сеху, на которую мы тоже ходили с бабушкой, и где я плескался и забавлялся вместе с такими же, как и я, мальчиками.
А ещё по краю поля росли ромашки с белыми лепестками и жёлтеньким, похожим на маленькое солнышко, пятнышком в центре. Они были на высоких стебельках и устремлялись вверх, к солнцу, согревавшему и поле, и нас с бабушкой своими горячими лучами. Было очень жарко, и бабушка надевала мне на голову белую панамку с широкими полями, которые защищали глаза от нестерпимо ярких лучей. Но, видимо, цветочкам это тепло было приятно, так как головки их были широко раскрыты. Радовались яркому, солнечному дню и другие цветы, которые были поменьше и тоже росли у самой тропинки – жёлтенький «мышиный горошек» (как сказала мне бабушка) и разноцветные «фиалочки» – голубенькие и тёмно-синие с жёлтенькими внутренними прожилками.
Со всеми этими цветами я в то лето встретился впервые. Мне почему-то так хотелось потрогать их и сорвать в букетик. И бабушка разрешила мне это делать. И даже сама пополнила букет несколькими очень красивыми цветочками. И я гордо нёс их в своей маленькой ручке, чтобы дома поставить в стеклянную вазочку. Мы так часто делали, когда я приносил домой одуванчики с нашего луга.
Да, в этом возрасте я уже любил цветы, любил, как и бабочек, шмелей и пчёлок, летающих над ними, как кузнечиков, жуков и божьих коровок, ползающих по их стебелькам, и даже чёрных муравьёв, всегда спешащих вверх и вниз по цветам, как казалось мне, совсем без всякой цели. Я сразу полюбил и это поле, и узенькую тропинку, ведущую вниз, к реке, и всю эту местность, так волновавшую меня потом в течение всех лет моей детской жизни.
***
В последующем я всегда стремился на природу и просил бабушку, чтобы она сходила со мной «за город». Бабушка (учитель истории) летом не работала и могла иногда позволить себе такое удовольствие. Но всё же наши прогулки были тогда не столь частыми, как мне хотелось. Участились они несколько позже, в начале сороковых годов, когда мы купили козу Зорьку и ходили доить её на стоянку. Стоянка располагалась далеко от города, у леса, и долгая дорога шла уже другими полями, а потом и лугами по левобережью Сехи.
Проходя вначале кустиками у Сехи, мы любовались зарослями красивых незабудок, росших большими скоплениями по берегам речки. Притягивала меня к себе и сама Сеха, не очень широкая в этих местах, но достаточно глубокая, с крутыми, поросшими густой травой берегами и несколькими песчаными пляжами у мелководья. Так хотелось поплескаться здесь в жаркую погоду, ступить босыми ногами на этот чистейший белый песочек, погоняться за небольшими рыбёшками в прозрачной воде, пособирать мелкие ракушки, рассыпанные по дну и отчётливо различимые с крутого правого берега. Хотелось даже целиком окунуться в чистые воды любимой речушки и прижаться телом к её ровному песчаному дну, как это делали мальчишки постарше, – у нас, в районе лав и мытилки. Хотелось понырять и на глубине, но я тогда совсем не умел плавать, и эта наука почему-то совершенно не давалась мне, когда бабушка учила меня «лежать» на воде во время редких купаний в той же Сехе…
Я мечтал побыть здесь подольше, хотя бы полюбоваться всем, что меня окружало, пособирать красивых голубеньких жучков с листьев кустарника, половить стрекоз, иногда садящихся на голые, особенно высокие ветки и уплетающих пойманную на лету добычу… Однако бабушка обычно торопилась, и приходилось спешить за ней к нашей основной цели.
За мельничным холмом кустики как-то сразу обрывались, и открывался широкий простор свободного от кустов пространства, – широченного луга, за которым далеко-далеко виднелись тёмные верхушки деревьев ещё таинственного для меня леса. Там, у его опушки, и располагалось стадо – цель наших почти ежедневных походов.
Луг с начала лета и до осени пестрел цветами. Их беленькие, синие, фиолетовые, жёлтые, малиновые головки так и притягивали меня к себе, завлекая своей красотой, – красотой красок, безупречных форм, удивительным ароматом. Цветы будто соревновались друг с другом своей привлекательностью, и я бежал от одного к другому, собирая пышный, разноцветный, пряно пахнущий букетик, так радовавший меня оставшуюся часть пути.
Не меньше привлекали меня здесь многочисленные насекомые, особенно бабочки и стрекозы. Стрекозы чаще всего носились в воздухе, на какое-то время зависали неподвижно в одной точке, а потом вдруг молниеносно устремлялись в сторону. Их трудно было рассмотреть с большого расстояния. Но очень хотелось познакомиться с ними поближе, и я делал безуспешные попытки приблизиться к какой-нибудь из них, решившей вдруг отдохнуть на сухой былинке.
Здесь были небольшие голубенькие и зелёные стрекозки, почему-то всегда летающие вблизи воды – с тоненьким брюшком и прозрачными крылышками.
Значительно чаще встречались куда больших размеров «коромыслы» – коричневые, желтовато-зелёные, чисто серых оттенков.
А иногда в поле зрения появлялись большие нежно-голубого цвета чудо-стрекозы с широкими крылышками и расплющенным голубым брюшком. Все они были очень быстры и пугливы.
Куда легче было наблюдать за бабочками. Они совсем не боялись моего приближения, перелетая с цветка на цветок или отдыхая на каком-нибудь из них. Раскрыв свои яркие крылышки, они будто демонстрировали всем свою красоту, явно зная о сказочной привлекательности своего «наряда». Они были различной величины, разной расцветки и с различным рисунком, но каждая радовала глаз и заставляла любоваться собой снова и снова.
Особенно волновали меня самые крупные красавицы, с большими закруглёнными, или, наоборот, заострёнными на концах крылышками. Одни имели чёрно-белую расцветку с узорчатым рисунком, другие чёрную с голубовато-бордовыми вкраплениями в центре крылышек, по форме напоминающими настоящие огромные глаза, пристально смотрящие прямо на тебя и даже пугающие своей величиной и неожиданностью.
У других был более простой орнамент, красновато-чёрных оттенков.
Третьи были лимонно-жёлтого цвета, иные совсем белые, или же белые в тёмную полосочку.
И все кружились рядом друг с другом, демонстрируя подругам свою красоту и словно соревнуясь в воздушном танце за право называться королевой этого цветущего пространства.
Я хотел каждую из них иметь у себя в прозрачной стеклянной баночке или коробке, но бабушка не разрешала мне ловить их, говоря, что там они быстро погибнут без еды, а также от горя, потеряв своих подруг, цветы и солнышко, которые и дают им счастье жизни. Поэтому я не трогал их, а только любовался ими, особенно, когда те сидели на цветах – по одной, по две и по три сразу, – то на белой ромашке, то на придорожном одуванчике, то на фиолетовых или белых метёлочках, рассыпанных по всему лугу.
Это было на самом деле неописуемое зрелище, особенно, когда к большекрылым красавицам присоединялись их более мелкие, но не менее ярко окрашенные создания – чисто голубенькие, оранжевые, жёлто-коричневые, бордово-красные или же с нежным цветным орнаментом на ажурных миниатюрных крылышках. Рядом с ними порой появлялись ещё и божьи коровки: красные, жёлтые, коричневатые, с белыми пятнышками на крыльях или же ярко зелёные кузнечики, почти не различимые на такого же цвета стеблях.
Великолепный красочный ансамбль постоянно варьировал формами и гаммой красок то на чисто белом фоне ромашек, то на розоватом – липучек, то на голубеньком нижнем ярусе фиалок, или же верхнем – колокольчиков… Мне казалось, что все цветы одинаково привлекают внимание яркокрылых красавиц. На самом же деле это было не так – для каждой существовали свои, особенно любимые виды цветущих растений.
Русские просторы. Нижегородская область
Я мог любоваться сказочной красотой летнего луга хоть до самого вечера. Смотреть, бегать, кувыркаться в траве, наблюдать за белыми облачками, медленно плывущими в яркой голубизне далёкого и таинственного неба; радоваться пению пичуг, казалось, висящих в какой-либо одной точке воздушного пространства, искать их глазами и не видеть в колышущихся потоках нагретого воздуха. Интересно было наблюдать за птицами, летающими высоко-высоко, почти под самыми облаками: либо медленно парящими на широких крыльях, либо стремительно перемещавшимися чёрными точками в разных направлениях. Бабушка объяснила, что это ласточки ловят себе на обед жучков и мушек, поднимающихся с горячим воздухом кверху и затевающих там свои собственные игры. Бабушка тоже очень любила эти места и порой останавливалась, чтобы вместе со мной полюбоваться открывающейся нам красотой.
В одном месте этого поля, недалеко от Сехи, лужайка была всегда чуть сыроватой, порой даже мокрой, видимо, где-то неподалеку бил «ключ». И там мы каждый год находили незабудки и ни с чем не сравнимые по красоте ирисы – очень крупные, сине-фиолетовых оттенков, с толстыми зелёными стеблями, которые так и просились в букет. Но бабушка запретила мне это делать, – чтобы все желающие могли любоваться ими. Она рассказала мне, что когда-то давно-давно любовалась в лесу целой ландышевой поляной, которую деревенские жители считали священной и не разрешали рвать цветы приезжающим на отдых ленинградцам. Мне же казалось, что в наших краях в те годы никто из жителей окраинных районов Шуи не собирал цветы на полях и в лесу. По крайней мере, я ни разу не видел ни детей, ни взрослых с букетами в руках (какие приносил домой сам). Видимо, им хватило садовых цветов в своих палисадниках или в плошках и горшках, красующихся на каждом освещённом солнцем окне…
…Меня удивляло также то, что на ирисовой лужайке никогда не было большого числа насекомых – ни бабочек, ни пчёл, ни шмелей. Непонятно было, почему такая красота не привлекает их внимания.
Меня же эти цветы особенно волновали и вообще весь вид этого участка мокрого, сверкающего чистой водой луга. Очень красивы были набухшие, ещё не раскрытые бутоны. Вместе с распустившимися цветами, на нежно-зелёном фоне травы, они создавали сказочную картину, всегда заставлявшую трепетать моё юное сердце. И почти каждый наш поход я спешил навестить это место и просил бабушку подождать меня немножко на сухом краю поля. И порой шлёпал по мелкой воде прямо в сандалиях, чтобы добраться до этих неземной красоты цветов. Хотелось потрогать тугие, набухшие от сока фиолетовые бутоны, обрамлённые в орнамент из нежно-зелёных листьев, прикоснуться к уже раскрывшимся цветкам, погладить их, поласкать, а главное, насмотреться на картину этого фиолетово-зелёного рая, чтобы запомнить её на всю жизнь и постоянно в последующем искать и искать встречи с нею как в нашей (шуйско-ивановской), так и в других природных зонах страны…
Видя, что бабушка уже встала и машет мне, я выходил из состояния какой-то летаргической задумчивости, навеянной красотой, и бежал через поле к тропинке, постепенно возвращаясь в реальность окружающей меня жизни. И снова начинал резвиться, бегать, кувыркаться, гонять вездесущих ворон, устраивавшихся почему-то всегда впереди нас на дороге и громким карканьем выражавших своё возмущение нашему неожиданному вторжению.
Такие чудесные загородные прогулки продолжались у нас с бабушкой несколько лет. И каждый очередной летний сезон я с новой энергией устремлялся сюда, в эту удивительную загородную зону тишины, покоя и одухотворяющей красоты чистой, естественной, не исчерпанной человеком природы, – красоты прежде всего наших лугов и полей, полюбившихся мне с первого моего свидания с ними.
В последующем, когда я уже подрос, в возрасте 7-8 лет, я посещал эти места уже один или вместе с ребятами с улицы, предпочитая загородные прогулки беготне и коллективным играм с девчонками и мальчишками.
И очарование от одухотворяющей красоты нашей природы, запечатлённое в моей детской душе, сохранилось на всю жизнь, радовало и вдохновляло меня, требуя новых и новых встреч с нею.
И эти встречи, конечно же, состоялись – как в юности, так и в более старшем возрасте.
.......... Виталий Бердышев
Русский
English
Deutsch
Français
Español
Italiano
Nederlands
svenska
suomi
中文（简体）
العربية">العربية
日本語
