Владимир Маяковский —
Христофор Коломб:
был Христофор Коломб —
испанский еврей. Из журналов.
1
Вижу, как сейчас, объедки да бутылки…
В портишке, известном лишь кабачком,
Коломб Христофор и другие забулдыги сидят,
нахлобучив шляпы бочком.
Христофора злят, пристают к Христофору:
«Что вы за нация? Один Сион!
Любой португалишка даст тебе фору!»
Вконец извели Христофора — и он
покрыл дисканточком щелканье пробок
(задели в еврее больную струну):
«Что вы лезете: Европа да Европа!
Возьму и открою другую страну».
Дивятся приятели: «Что с Коломбом?
Вина не пьет, не ходит гулять.
Надо смотреть — не вывихнул ум бы.
Всю ночь сидит, раздвигает циркуля».
2
Мертвая хватка в молодом еврее;
думает, не ест, недосыпает ночей.
Лакеев оттягивает за фалды ливреи,
лезет аж в спальни королей и богачей.
«Кораллами торгуете?! Дешевле редиски.
Сам наловит каждый мальчуган.
То ли дело материк индийский:
не барахло — бирюза, жемчуга!
Дело верное: вот вам карта.
Это океан, а это — мы.
Пунктиром путь — и бриллиантов караты
на каждый полтинник, данный взаймы».
Тесно торгашам. Томятся непоседы.
Посуху и в год не обернется караван.
И закапали флорины и пезеты
Христофору в продырявленный карман.
3
Идут, посвистывая, отчаянные из отчаянных.
Сзади тюрьма. Впереди — ни рубля.
Арабы, французы, испанцы и датчане
лезли по трапам Коломбова корабля.
«Кто здесь Коломб? До Индии? В ночку!
(Чего не откроешь, если в пузе орган!)
Выкатывай на палубу белого бочку,
а там вези хоть к черту на рога!»
Прощанье — что надо. Не отъезд — а помпа:
день не просыхали капли на усах.
Время меряли, вперяясь в компас.
Спьяна путали штаны и паруса.
Чуть не сшибли маяк зажженный.
Палубные не держатся на полу, и вот,
быть может, отсюда, с Жижона,
на всех парусах рванулся Коломб.
4
Единая мысль мне сегодня люба,
что эти вот волны Коломба лапили,
что в эту же воду с Коломбова лба
стекали пота усталые капли.
Что это небо землей обмеля,
на это вот облако, вставшее с юга,—
«На мачты, братва! глядите — земля!» —
орал рассудок теряющий юнга.
И вновь океан с простора раскосого
вбивал в небеса громыхающий клин,
а после братался с волной сарагоссовой,
и вместе пучки травы волокли.
Он этой же бури слушал лады.
Когда ж затихает бури задор,
мерещатся в водах Коломба следы,
ведущие на Сан-Сальвадор.
5
Вырастают дни в бородатые месяцы.
Луны мрут у мачты на колу.
Надоело океану, Атлантический бесится.
Взбешен Христофор, извелся Коломб.
С тысячной волны трехпарусник съехал.
На тысячу первую взбираться надо.
Видели Атлантический? Тут не до смеха!
Команда ярится — устала команда.
Шепчутся: «Черту ввязались в попутчики.
Дома плохо? И стол и кровать.
Знаем мы эти жидовские штучки — разные
Америки закрывать и открывать!»
За капитаном ходят по пятам.
«Вернись!— говорят, играют мушкой.—
Какой ты ни есть капитан-раскапитан,
а мы тебе тоже не фунт с осьмушкой».
Лазит Коломб на брамсель с фока,
глаза аж навыкате, исхудал лицом;
пустился вовсю: придумал фокус
со знаменитым Колумбовым яйцом.
Что яйцо?— игрушка на день.
И день не оттянешь у жизни-воровки.
Галдит команда, на Коломба глядя:
«Крепка петля из генуэзской веревки.
Кончай, Христофор, собачий век!..»
И кортики воздух во тьме секут.
«Земля!» — Горизонт в туманной кайме.
Как я вот в растущую Мексику
и в розовый этот песок на заре, вглазелись.
Не смеют надеяться: с кольцом экватора
в медной ноздре вставал материк индейцев.
6
Года прошли. В старика шипуна
смельчал Атлантический, гордый смолоду.
С бортов «Мажестиков» любая шпана плюет в твою седоусую морду.
Коломб! твое пропало наследство!
В вонючих трюмах твои потомки
с машинным адом в горящем соседстве
лежат, под щеку подложивши котомки.
А сверху, в цветах первоклассных розеток,
катаясь пузом от танцев до пьянки,
в уюте читален, кино и клозетов
катаются донны, сеньоры и янки.
Ты балда, Коломб,— скажу по чести. Что касается меня, то я бы лично — я б Америку закрыл, слегка почистил,
а потом опять открыл — вторично.
Подготовка к поездке
Владимир Маяковский побывал в Польше, Чехословакии, Германии, Франции, Испании, Кубе, Мексике, США. Во вступлении к очеркам «Мое открытие Америки» он писал:
«Мне необходимо ездить.
Обращение с живыми вещами почти заменяет мне чтение книг. Езда хватает сегодняшнего читателя.
Вместо выдуманных интересностей о скучных вещах, образов и метафор — вещи, интересные сами по себе».
О поездке в Америку Маяковский начал думать еще в 1923 году.
В конце 1923 — начале 1924 года Маяковский усиленно готовился к поездке за океан, он заручился поддержкой наркома просвещения А. В. Луначарского. В середине апреля 1924 года Маяковский выехал через Ригу в Берлин.
19 апреля он прибыл в столицу Германии. Однако переговоры о получении визы для поездки в Штаты не дали положительных результатов, и Маяковский вернулся в Москву.
Маяковский сразу начал хлопотать о новой зарубежной поездке.
24 октября 1924 года поэт выехал из Москвы через Ригу и Берлин в Париж. 2 ноября он прибыл во французскую столицу. Путешествие Маяковского за океан не состоялось и на этот раз, визу опять не дали. Около 20 декабря Маяковский выехал из Парижа в Берлин, а оттуда 25 декабря — в Ригу. 27 декабря он вернулся в Москву.
В ходе работы комитета по устройству советского павильона на Международной художественно-промышленной выставке в Париже, которая открывалась летом 1925 года, пригодились знания Маяковского парижской публики. Поэта привлекли к самой активной работе в комитете, он возглавлял отдел рекламы.
Это предопределило и поездку в Париж, на открытие выставки.
25 мая Маяковский вылетел из Москвы в Кенигсберг, а оттуда через Берлин в Париж.
Париж
28 мая 1925 года Владимир Маяковский прибыл в Париж. Он прожил там более трех недель. При нем открылась Международная выставка. Маяковского наградили серебряной медалью выставки за рекламные плакаты с его текстами.
На этот раз Маяковский получил визу на въезд в Мексику, после чего он приобрел билет на океанский лайнер.
За 10 дней до отплытия корабля поэта обокрали в гостинице.
Лишь благодаря финансовой помощи советского торгпредства эта заокеанская поездка не сорвалась опять. 21 июня 1925 года на трансатлантическом корабле «Эспань» Маяковский отбыл из порта Сент-Назер в Мексику.
Мексика
На корабле Маяковский плыл 18 дней. За это время он написал такие стихотворения, как «Испания», «6 монахинь», «Атлантический океан», «Мелкая философия на глубоких местах», «Блек энд уайт», «Христофор Колумб».
5 июля корабль прибыл в Гавану. Воспользовавшись суточной стоянкой, Маяковский ознакомился со столицей Кубы.
8 июля морское путешествие закончилось в мексиканском порту Вера-Круц. В этом городе никто из приезжающих не задерживался надолго: сначала покупали мешок, потом меняли доллары на местные серебряные монеты, брали мешок с серебром за плечи и шли на вокзал покупать билет в столицу Мексики — Мехико-сити. «В Мексике все носят деньги в мешках. Частая смена правительств (за отрезок времени 28 лет — 30 президентов) подорвала доверие к каким бы то ни было бумажкам. Вот и мешки. В Мексике бандитизм. Признаюсь, я понимаю бандитов. А вы, если перед вашими носами звенят золотым мешком, разве не покуситесь?», — писал Маяковский в своем очерке о поездке.
На следующий день Маяковский приехал поездом в Мехико-Сити и был тепло встречен как представителями советского полпредства, так и мексиканской общественностью во главе с художником Диего Ривейра.
В Мексике поэт пробыл около 20 дней. За это время он познакомился с ее историей, культурой, обычаями и нравами, побывал в национальном музее, в театрах, кино, на корриде, увидел и оценил все своеобразие монументальной живописи Диего Ривейры, познакомился с местными поэтами, журналистами, деятелями рабочего движения — коммунистами.
В Мехико Маяковский получил въездную визу в США.
Ларедо
27 июля 1925 года Маяковский приехал в Ларедо — пограничный город Мексики и США. Английским языком поэт не владел.
На «ломаннейшем полуфранцузском, полуанглийском языке» он пытался объяснить пограничнику цели и права своего въезда, но в результате попал в полицейский участок. «Сижу четыре часа. Пришли и справились, на каком языке буду изъясняться.
Из застенчивости (неловко не знать ни одного языка) я назвал французский. Меня ввели в комнату. Четыре грозных дяди и француз-переводчик.
Мне ведомы простые французские разговоры о чае и булках, но из фразы, сказанной мне французом, я не понял ни черта и только судорожно ухватился за последнее слово, стараясь вникнуть интуитивно в скрытый смысл. Пока я вникал, француз догадался, что я ничего не понимаю, американцы замахали руками и увели меня обратно», — вспоминал Маяковский.
Еще через несколько часов все-таки был найден человек, выступивший в роли переводчика на русский язык, им оказался еврей, владелец мебельного магазина.
С его помощью была заполнена анкета, после чего Маяковского впустили в США на 6 месяцев как туриста под залог в 500 долларов.
Объявление о выступлении Маяковского
«Переводчик» оказался достаточно влиятельным и известным в городе человеком. Вскоре вся русская колония Ларедо сбежалась смотреть на русского путешественника. А позднее, когда Маяковский уже отправился на вокзал, чтобы сесть на поезд до Нью-Йорка, этот человек договорился о чем-то с комиссаром.
В результате Маяковский проспал спокойно всю ночь в поезде, в отличие от других пассажиров — их всю ночь будили, проверяли паспорта в погоне за безвизовыми перебежчиками.
Нью-Йорк, Маяковский в США.
В Нью-Йорке Маяковский поселился на одной из самых дорогих улиц — Пятой авеню. Дом, в котором он жил, не сохранился. На его месте сейчас стоит 17-этажный апарт-отель (дом № 1). Найти квартиру поэту помог давний знакомый — Исайя Хургин, представитель советско-американского торгового общества «Амторг».
В первый же день Маяковский позвонил поэту Давиду Бурлюку. Вместе они нагуляли по Нью-Йорку не один десяток километров — и по Пятой авеню, и по Гарлему, и по Бронксу, и по Бродвею. «С шести-семи загорается Бродвей — моя любимейшая улица, которая в ровных, как тюремная решетка, стритах и авеню одна своенравно и нахально прет навкось. Загорается, конечно, не весь тридцативерстный Бродвеище (здесь не скажешь: заходите, мы соседи, оба на Бродвее), а часть от 25-й до 50-й улицы, особенно Таймс-сквер, — это, как говорят американцы, Грэт-Уайт-Уэй — великий белый путь. Он действительно белый, и ощущение действительно такое, что на нем светлей, чем днем, так как день весь светел, а этот путь светел, как день, да еще на фоне черной ночи», — писал Маяковский.
В Нью-Йорке у Маяковского состоялось семь публичных выступлений. Каждый раз залы были переполнены, собиралось до 2000 зрителей. Несмотря на незнание английского языка, Маяковского постоянно куда-то приглашали. Именно в гостях поэт познакомился с Элли Джонс, 20-летней русской эмигранткой. Следующие два месяца Маяковский встречался с Элли каждый день. На людях он называл ее только миссис Джонс, так как она была еще замужем, хотя и жила отдельно от супруга. Владимир Маяковский с Элли гуляли, ездили в зоопарк в Бронкс, обедали в недорогих заведениях, много времени проводили в бильярдных на 14-й улице, а вечерами в кабаре Гарлема слушали джаз. Несколько уик-эндов Маяковский и Элли провели в рабочем кемпинге «Нит Гедайге» на берегу Гудзона.
Детройт
Дважды Владимир Маяковский ездил в Детройт. 30 сентября и 18 октября 1925 года он выступал там перед местной публикой. Поэт ездил туда, где были большие русские колонии. Организаторами выступлений стали «Новый мир» и «Фрайгайт» — русская и еврейская газеты рабочей партии Америки. В Детройте проживали на тот момент 20 тысяч русских и 80 тысяч евреев. «Не знаю, на сколько человек здесь приходится один автомобиль (кажется, на четыре), но я знаю, что на улицах их много больше, чем людей. Люди заходят в магазины, конторы, в кафе и столовые — автомобили ждут их у дверей. Стоят сплошными рядами по обеим сторонам улицы. Вечером желающему поставить автомобиль надо съехать с главной улицы в боковую, да и там поездить минут десять, а поставив в обнесенный загон, ждать потом, пока ее будут выволакивать из-за тысяч других машин», — писал Маяковский.
В Детройте Маяковский побывал на экскурсии по заводу Форда:
«Чистота вылизанная. Никто не остановится ни на секунду. Ни голосов, ни отдельных погромыхиваний. Только общий серьезный гул. За инструментальной, за штамповальной и литейной начинается знаменитая фордовская цепь. Работа движется перед рабочим. Садятся голые шасси, как будто автомобили еще без штанов. Кладут надколесные крылья, автомобиль движется с вами вместе к моторщикам, краны сажают кузов, подкатываются колеса, бубликами из-под потолка беспрерывно скатываются шины. Пройдя через тысячи рук, автомобиль приобретает облик на одном из последних этапов, в авто садится шофер, машина съезжает с цепи и сама выкатывается во двор».
Чикаго
2 октября Владимир Маяковский приехал в Чикаго, где в тот же день состоялось первое его выступление в этом городе. Второе выступление в Чикаго прошло 20 октября. Чикаго он описывал так: «Если все американские города насыпать в мешок, перетряхнуть дома, как цифры лото, то потом и сами мэры города не смогут отобрать свое бывшее имущество. Но есть Чикаго, и этот Чикаго отличен от всех других городов — отличен не домами, не людьми, а своей особой по-чикагски направленной энергией. В Нью-Йорке многое для декорации, для виду. Чикаго живет без хвастовства. Чикаго не стыдится своих фабрик, не отступает с ними на окраины Без хлеба не проживешь, и Мак-Кормик выставляет свои заводы сельскохозяйственных машин центральней, даже более гордо, чем какой-нибудь Париж — какой-нибудь Нотр-Дам».
Маяковский находился в Соединенных Штатах Америки три месяца. Помимо Нью-Йорка, Детройта и Чикаго он побывал еще в Кливленде, Филадельфии и Питсбурге. Там тоже проходили его публичные выступления.
28 октября 1925 года после седьмого, «прощального» выступления в Нью-Йорке и товарищеского ужина в честь советского гостя, устроенного американской писательской молодежью, Маяковский выезжает из Нью Йорка на пароходе «Рошамбо» в Гавр, куда прибыл 5 ноября.
На следующий день он уже был в Париже.
В Москву Маяковский вернулся 22 ноября 1925 года.
Русский
English
Deutsch
Français
Español
Italiano
Nederlands
svenska
suomi
中文（简体）
العربية">العربية
日本語
