Иван Матвеич, печально распустив губы, с покорной тоской смотрел, как докторский молоточек, упруго отскакивая, пощелкивает его по толстым бокам.
— Н-да,—сказал доктор и отошел от Ивана Матвеича.— Пить нельзя, вот что. Много пьете?
— Одну рюмку перед завтраком и две перед обедом. Коньяк,—печально и искренно отвечал пациент.
— Н-да. Все это придется бросить. Вон у вас печень-то где. Разве так можно?
Иван Матвеич посмотрел, куда указывал доктор, увидел свой толстый бок, раскрытый и беззащитный, и молча вздохнул.
— Это, конечно, пустяки,—продолжал доктор.— Раз у вас есть сила воли, вам, конечно, ничего не будет стоить бросить эту привычку.
— Да, что касается силы воли, так этого добра у меня не занимать стать!
— Вот и отлично. Пропишу вам порошочки, попринимаете их недельки две, а там зайдите показаться. Спасибо, спасибо, напрасно беспокоитесь.
Иван Матвеич шел по улице и думал:
«Печень не на месте. Не на своем, значит, месте. Дело дрянь. Но раз есть сила воли, то все преобороть можно
— и печень, и не печень. А бутылку как раз сегодня допил — вот, значит, сам перст судьбы указует».
На углу у самого дома Иван Матвеич загляделся в окно фруктовой лавки.
"Что у них здесь? Ликёры. Ну кому, спрашивается, нужны на тощак ликёры? Выставили дурачьё. А это что? Коньяк!
Меня все равно не соблазнишь. У кого есть сила воли, тот, братец ты мой, ничего не боится.
Я даже больше сделаю: зайду, куплю бутылку и домой ее отнесу. Да-с! Вот как-с! Потому что раз у человека есть сила воли...»
Придя домой, он сейчас же запер коньяк в буфет и сел обедать. Налил супу и задумался.
«В буфет поставил... Нет, я больше сделаю: я на стол поставлю, вот что я сделаю. Поставлю да еще и откупорю. Потому что раз у человека есть сила воли, братец ты мой, то ты ему хоть на нос коньяку налей, он и не шелохнется». Откупорил бутылку. Посидел, поглядел, подумал. Поболтал ложкой в тарелке и вдруг решил:
«Нет, я больше сделаю: я вот возьму да и налью в рюмку. Мало того! Я даже выпью одну рюмку, вот что я сделаю. Почему бы мне не выпить? Раз у человека есть сила воли и он во всякий момент может остановиться, то ему даже приятно сделать над собой маленький опыт».
Он выпил рюмку, выпучил глаза, с удивлением огляделся кругом, проглотил ложки две супу и сказал решительно: — Нет, я даже больше сделаю: я вторую рюмку выпью.
Выпил вторую, усмехнулся, подмигнул:
— Нет, я даже больше сделаю. Я сделаю то, чего никогда не делал: я третью рюмку выпью. И странно было бы не выпить. Во-первых, приятно—это раз. Во-вторых, если у меня есть сила воли и я всегда могу остановиться вовремя, то чего же мне бояться? Почему, например, я не могу выпить четвертую рюмку? Я больше сделаю — я две подряд выпью, вот что я сделаю. А потом еще велю коньяку принести. Вот. Потому что раз у человека есть сила воли...
Вечером завернувший на огонек приятель был несказанно удивлен представшей перед ним картиной: Иван Матвеич сидел в столовой на полу и, смотря в упор на ножку стола, грозил ей пальцем и говорил с чувством, толково и вразумительно:
— Может быть, ты, братец мой, не можешь, а я могу! Я напился — я это сознаю. Мало того, я сделаю даже еще больше — я теперь буду каждый день напиваться. А почему? А потому, что когда у человека есть в наличности сила воли... сил-ла воли, то он может пить и ему ничего не страшно. А у меня, братец ты мой, сила воли есть, а раз у меня есть сила воли, следовательно...
---------------------
Северные люди
Весь Петроград принялся за изучение английского языка.
Учатся дети, дамы, купцы, чиновники и личности без определенного положения, – вероятно, именно для того, чтобы положение определилось.
Английский язык оказался всем нужен: для дипломатических и торговых сношений, для изучения литературы и быта союзной нации и, наконец, просто для того, чтобы Анна Петровна не слишком много «воображала». С французским языком у нас дело обстоит проще. Он как-то постигается сам собою и настолько вошел в русскую душу, что даже на банкетах ораторы, подгоняя речь под финальные рукоплескания, восклицают: «…Так скажем же уважаемому коллеге наше широкое русское мерси!»
На случай путешествия объясниться с французом или итальянцем даже для человека, кроме «мерси» ничего не знающего, особого затруднения не представляет.
Французы – народ очень смекалистый, не говоря уже об итальянцах. Итальянец при помощи одного какого-нибудь с различной интонацией повторяемого возгласа, рук, глаз и бровей объяснит вам не только себя, но и вас самого, да так, что вы иной раз и не обрадуетесь.
Северяне – дело другое.
Северный народ – шведы, норвежцы, датчане, англичане требуют, чтобы с ними разговаривали непременно на их языке, да не кое-как, а с акцентом и особенностями именно той провинции, где вы находитесь.
Мне рассказывали об одном несчастном русском туристе, который, не зная датского языка, спрашивал у портье в Дании, когда отходит пароход в Англию.
Он показывал на часы, гудел, шипел, крутил одной рукой сзади, будто винтом, выпускал пар, причаливал, чуть не затонул, достиг невероятной силы изобретательности, – портье стоял молча, опустив глаза и не понимал ровно ничего. Окружающие – дело происходило в вестибюле большого отеля – холодно, молча и неодобрительно следили за движениями несчастного страдальца и ничего не понимали.
Он, повторяю, достиг такой необычайной силы изобретательности, что, доведись войти в эту минуту наивному русскому человеку, он непременно удивился бы и спросил:
– Это чего же у них по передней пароход ходит? – А те так и не поняли.
И что они думали, глядя на этого почтенного лысого человека с окладистой бородой, плотной фигурой и озабоченным лицом, который винтил сзади рукой винтом и гудел трубой? Если думали, что сумасшедший, почему же не приняли мер, чтобы успокоить его? Или решили, что просто дурак веселится, и только удивлялись: что, мол, тут занятного? Солидный человек, а такой весельчак.
Другой турист рассказывал, как он в Швеции просил у горничной свечку. Выучив сначала фразу по-шведски:
– Будьте любезны дать мне одну свечу! Взял пустой подсвечник и вышел в коридор, где, скромно опустив глаза, стояла горничная.
– Будьте любезны дать мне одну свечу! – с веселой и бодрой улыбкой обратился турист к горничной и для убедительности потыкал пальцем в пустой подсвечник.
Горничная подняла глаза, но ни одна фибра ее лица не дрогнула. Он повторил фразу четыре раза, все время тыча пальцем в подсвечник.
Наконец какая-то фибра у нее дрогнула, она распялила рот и сказала: – Яга-а! И интонация, и мимика были утвердительные, но горничная не сдвинулась.
Турист повторил свою фразу, справился в лексиконе, не переврал ли, – нет, все благополучно.
Задолбил опять. Показывал, как надо вставлять свечу, как зажечь, как все озарится светом, как можно обжечься, сосал обожженный палец, дул на огонь и после этого изображал жестами тьму, – словом, это была целая поэма. А она только повторяла: «Яга-а!» – спокойно, тупо и утвердительно. «Яга-а», – и баста.
«Что она обо мне думает? – мучился разъяренный турист. – Может быть, она решила, что я первый раз в жизни увидел подсвечник и хвастаюсь перед ней, что понял его назначение?»
Он отложил на время жестикуляцию и только медленно и внушительно, держа перед ее носом подсвечник, повторял по-шведски:
– Будьте любезны дать мне одну свечу!
В эту минуту проходила по коридору какая-то женщина, приостановилась, взглянула и сказала по-русски: -- Да вам, барин, верно, свечку нужно?
Это была нянька, приехавшая с русским семейством. Ей достаточно было увидеть разъярённую харю с подсвечником в руке, чтобы понять, что харя добивается свечки.
А горничная, посмотрев на него ещё минут пять и подтвердив всё, что он делал, вежливым "Яга-а!" , сделала реверанс и пошла спать.
Удивительным, свирепым непониманием отличаются наши финны.
Я видела, как один почтенный дачник заказывал своему хозяину к утру извозчика. Он ржал, прищёлкивал языком, кричал "тпру" и "ну" , мотал головой, дошел до того, что лягнул собственного сына , -- ничего не помогло.
Хозяин-финн мрачно смотрел на это невиданное зрелище, и только когда дачник подхлёстывая себя прутиком, бодро заскакал по дороге к станции, финн поманил к себе пальцем свою жену, и та подошла и встала рядом, и оба молча долго смотрели.
А когда обессиленный страдалец в полном отчаянии упал на крыльцо, финн и финка свысока кивнули ему головой и ушли, и ясно было, что всего виденного они не одобрили.
Тонкая психология
До отхода поезда оставалось еще восемь минут. Пан Гусинский уютно уселся в маленьком купе второго класса, осмотрел свой профиль в карманное зеркало и выглянул в окно.
Пан Гусинский был коммивояжер по профессии, но по призванию — дон-жуан чистейшей воды. Развозя по всем городам образцы оптических стекол, он в сущности заботится только об одном — как бы сокрушить на своем пути побольше сердец. Для этого святого дела он не щадил ни времени, ни труда, зачастую без всякой для себя выгоды и удовольствия.
В тех городах, где ему приходилось бывать только от поезда до поезда, часа два — три, он губил женщин, не слезая с извозчика. Чуть-чуть прищурит глаза, подкрутит правый ус, подожмет губы, взглянет.
И как взглянет! Это трудно объяснить, но… словом, когда он предлагал купцам образцы своих оптических стекол,— он глядел совершенно иначе.
С женщинами, на которых был направлен этот взгляд, делалось что-то странное. Они сначала смотрели изумленно, затем закрывали рот рукой и начинали хохотать, подталкивая локтем своих спутников.
А пан Гусинский даже не оборачивался на свою жертву. Он уже намечал вскользь другую и губил ее на ходу.
— Ну, эта уже не забудет,— думал он.— И эта имеет себе тоже. Вот я преспокойно проехал мимо, а они там преспокойно сходят с ума.
При более близком, более долгом знакомстве пан Гусинский вместе с чарами своих внешних качеств, конечно, пускал в оборот и чары своей духовной красоты. Результаты получались потрясающие: три раза женился он гражданским браком и был двенадцать раз бит в разных городах и разными предметами.
В Лодзи — машинкой для снимания сапог, в Киеве — палкой, в Житомире — копченой колбасой, в Конотопе (от поезда до поезда) — самоварной трубой, в Чернигове — сапогом, в Минске — палкой из-под копченого сига, в Вильне — футляром от скрипки, в Варшаве — бутылкой, в Калише — суповой ложкой, и, наконец, в Могилеве — просто кулаком.
Зверь, как известно, бежит на ловца, хотя, следуя природным инстинктам, должен был бы делать как-раз противоположное. Едва выглянул пан Гусинский в окошко, как мимо по платформе прошла молодая дама очень привлекательной наружности, но прошла она так скоро, что даже не заметила томного взора и не успела погибнуть.
Пан Гусинский высунул голову. — Эге! Это она преспокойно торопится на поезд. Поедем, следовательно, вместе. Ну, что ж, пусть себе!
Судьба дамы была решена. Когда поезд двинулся, пан Гусинский осмотрел свой профиль, подкрутил ус и прошелся по вагонам.
Хорошенькая дама ехала тоже во втором классе с толстощеким двенадцатилетним кадетиком. На Гусинского она не обратила ни малейшего внимания, несмотря на то, что он расшаркался и сказал «пардонкс» с чисто парижским шиком. На станциях пан Гусинский выходил на платформу и становился в профиль против окна, у которого сидела дама. Но дама не показывалась. Смотрел на Гусинского один толстый кадет и жевал яблоко. Томные взгляды дон-жуана гасли на круглых кадетских щеках.
Пан призадумался: — Здесь немного придется заняться тонкой психологией. Иначе ничего не добьешься. Я лично не люблю материнства в женщине. Это очень животная черта. Но раз женщина так обожает своего ребенка, что все время кормит яблоками, чтоб ему лопнуть, то это дает мне ключ к ее сердцу. Нужно завладеть любовью ребенка, и мать будет поймана.
И он стал завладевать. Купил на полустанке пару яблок и подал их в окно кадету:
— Вы любите плоды, молодой человек. Я уже это себе заметил, хе-хе! Пожалуйста, покушайте, хе-хе! Очень приятно быть полезным молодому путешественнику.
— Мерси, — мрачно сказал кадет и, вытерев яблоко обшлагом, выкусил добрую половину.
Поезд двинулся, и Гусинский еле успел вскочить. — Я действую, между прочим, как осел. Что толку, что мальчишка слопал яблоко? С ними должен быть я сам, а не яблоко. Преспокойно пересяду.
Он взял свой чемодан и преспокойно расшаркался перед дамой.
— Пардонкс, у меня там такая теснота! Можете себе представить — вышел на станцию покушать, возвращаюсь, а мое место преспокойно занято. Может-быть, разрешите? Я здесь устроюсь рядом с молодым человеком, хе-хе!
Дама пожала плечами. — Пожалуйста, мне-то что. И, вынув книжку, стала читать. — Ну, молодой человек, мы теперь с вами непременно подружимся. Вы далеко едете? — В Петроков,— буркнул кадет.
Гусинский так и подпрыгнул.
— Боже мой, это прямо знаменитое совпадение. Я также преспокойно еду в Петроков. Значит, всю ночь мы проведем вместе да еще и почти целый день. Нет, видали ли вы что-нибудь подобное?
Кадет отнесся к знаменитому совпадению очень сухо и угрюмо молчал.
— Вы любите приключения, молодой человек? Я обожаю. Со мной всегда необычайные вещи. Вы разрешите поделиться с вами? Кадет молчал. Дама читала. Гущинский задумался.
«Зачем она его родила? Только мешает. При нем ей преспокойно неловко смотреть на меня. Но, поди, сердце матери отпирается при помощи сына».
Он откашлялся и вдохновенно зафантазировал:
— Так вот был со мной такой случай. В Лодзи влюбляется в меня одна дама и преспокойно сходит с ума. Муж ее преспокойно врывается ко мне с револьвером и преспокойно кричит, что убьет меня из ревности. Ну-с, молодой человек, как вам нравится такое положение? Тем более, что я был почти уже обручен с одной девицей из высшей аристократии. Она даже имеет свой магазин. Ну, я, как рыцарь, не мог никого компрометировать, в ужасе подбежал к окну и преспокойно бросаюсь с первого этажа. А тот, убийца, смотрит на меня сверху. Понимаете ужас? Лежу на тротуаре, а сверху преспокойно убийца. Выбора никакого. Я убежал и позвал городового.
Дама подняла голову. — Что вы за вздор рассказываете мальчику. И опять углубилась в чтение.
Пан Гусинский ликовал. — Эге, начинается. Уже заговорила. — Я хочу есть,— сказал кадет,— скоро ли станция?
— Есть хотите? Великолепно, молодой человек! Сейчас небольшая остановка. Я сбегаю вам за бутербродами. Вот и отлично. Вы любите вашу мамашу? Мамашу надо любить.
Кадет мрачно съел восемь бутербродов. Потом Гусинский сбегал для него за водой, а на большой станции повел ужинать и все уговаривал любить мамашу.
— Ваша мамаша — это нечто замечательное. Если она захочет, то может каждого скокетничать. Уверяю вас. Кадет глядел удивленно бараньими глазами и ел за четверых.
— Будем торопиться, молодой человек, а то мамаша уже начинает беспокоиться,— томился дон-жуан. Когда вернулись, оказалось, что мамаша уже улеглась спать, завернувшись с головой в плед.
«Эге! Ну, да ничего, завтра еще целый день. Отдала сына в надежные руки, чтоб он себе лопнул, а сама преспокойно спит. Зато завтра будет благодарить. Хотя вот уже этот жирный парень объел меня на три рубля шесть гривен». — Ложитесь, молодой человек! Кладите ноги прямо на меня. Ничего, ничего. Штаны я потом отчищу бензином. Вот так. Молодцом!
Кадет спал крепко и только изредка лягал пана Гусинского под ложечку. Но тот шел на все и задремал только к утру.
Проснувшись на рассвете, вдруг заметил, что поезд стоит, а мамаша куда-то пропала. Встревоженный Гусинский высвободился из-под кадетовых ног и высунулся в окно. Что такое? Она стоит на платформе и около нее чемодан… Что такое? Бьет третий звонок. — Сударыня, что вы делаете? Сейчас поезд тронется. Третий звонок. Вы преспокойно стоите.
Кондуктор свистнул, стукнули буфера. — Мы уже трогаемся! — надрывался Гусинский, забыв всякую томность глаз. Поезд тронулся. Гусинский вдруг вспомнил о кадете. — Сына забыли. Сына! Сына!
Дама досадливо махнула рукой и отвернулась. Гусинский схватил кадета за плечо. — Мамаша ушла! Мамаша вылезла! Что это такое? — вопил он.
Кадет захныкал. — Какая мамаша? Что вы меня трясете? Моя мамаша в Петрокове.
Гусинский даже сел. — А… как же… А эта дама. Мы же ее называли мамашей, или я преспокойно сошел с ума. А?
— Гм…— хныкал кадет. — Я не называл. Это вы называли. Я думал, что она ваша мамаша. Я ее не знаю. Я не виноват. И не надо мне ваших яблок, не на-а-а-до…
Пан Гусинский вытер лоб платком, встал и взял свой чемодан. — Поскудный обжора вы. Выйдет из вас шулер, когда подрастете. Преспокойно. Свинья!
Хлопнув дверью, он вышел на площадку.
Русский
English
Deutsch
Français
Español
Italiano
Nederlands
svenska
suomi
中文（简体）
العربية">العربية
日本語
«Что она обо мне думает? – мучился разъяренный турист. – Может быть, она решила, что я первый раз в жизни увидел подсвечник и хвастаюсь перед ней, что понял его назначение?»
